не без кокетства приглашает уважаемых уже гостей неформально, без чинов, в поход по местным достопримечательностям.
Тут из-за окна раздался вой — сначала еле слышно, как будто на пробу, потом все громче, увереннее и, наконец, зазвучал самозабвенно, с коленцами.
Сыщики успели увидеть лишь, как невозможно выкатились из орбит Катины глаза, как некрасиво раззявился, сделался квадратным аккуратный ротик, как милое личико налилось густой кровью. Завопила она нутряным, хриплым голосом так, как перед смертью.
Глава 26
От неожиданности и дикости ситуации они не сразу сообразили, что и делать.
Катя, сползши на пол, растянулась, выла, колотила руками и ногами как сумасшедшая, голова туда-сюда болталась, как шарик на нитке. А потом вдруг разом все стихло — и Катин вой, и вой за окном, лишь торопливо протопали чьи-то шаги и влетел в помещение еще один человек.
Не останавливаясь на приветствия и формальности, он с порога бросился на колени, на них проехался по натертому полу до самой Кати, наработанным жестом запустил пальцы ей в рот, разжал стиснутые зубы и влил в глотку какую-то жидкость из пузырька. В воздухе запахло резко и свежо, девчонка, которая только что узлами извивалась на полу, обмякла и осела.
Человек приказал кратко, не глядя протягивая руку:
— Воды.
Вода-то была уже, как выяснилось, и в руке у Станислава — тот как раз глупо рассматривал полную кружку, невесть откуда взявшуюся. По всему видать, когда началась чехарда, он, повинуясь древнему мужскому инстинкту, первым делом налил до краев отрезвляющей жидкости.
— Давайте же, — уже откровенно велел тот, и Крячко протянул посуду.
Прибывший выплеснул содержимое кружки Кате в лицо. Та тотчас пришла в себя, глаза, все еще вытаращенные, в орбиты все-таки вернулись и захлопали, и взгляд их был глупый-преглупый.
— А? Ой, п-простите… с-спасибо, — лепетала она, заикаясь, безуспешно пытаясь сесть. Зубы у нее стучали, как кастаньеты. — И-льюша! Ты вернулся уж-же, х-хорошо…
Тот, кого она назвала Ильей, доложил:
— Да. Уже вывалили малька. — И приказал: — А теперь потихоньку, ножками наверх.
— Д-да я…
— Без разговоров, — прервал он, — гости извинят. Извините же?
— Обязательно, — пообещал Станислав. Чуть прищурившись, он разглядывал этого нежданного командира.
— Спасибо. Вспомни, как в прошлый раз случилось.
Упоминание о том, что тогда случилось, подействовало в положительном смысле: Катя уже без разговоров поднялась и, доверчиво припадая к сильному плечу, побрела, сопровождаемая его обладателем, вверх по лестнице, в свое обиталище. Было слышно, что он что-то втолковывает голосом тихим, злым, властным, жестким, она блеет в ответ голоском тихим, как у робкой овцы: — «Ты опять за свое? Я сказал пользовать беруши». — «Й-я не забыла». — «Сколько раз говорить тебе?..» — «Не ругайся…» — «Замолчи. Все, спать…»
Открылась и закрылась дверь, послышалась возня, скрипнула под тщедушным тельцем кровать. И вот уже Илья, спустившись с лестницы, сотряс многострадальный воздух практически неслышными, но по-итальянски экспрессивными воплями:
— Вы кто такие? Что вы тут забыли? Что пристали к больному человеку?
Не повышая голоса, он орал все быстрее, быстрее, самого себя взвинчивая, накручивая, и по лицу Крячко, по венам набухшим и сплетенным (во избежание) пальцам очевидно читалось, что сейчас будет матерщина с убийством (или наоборот). Гуров поспешил процесс заморозить:
— Вы, оказывается, не только подленький, но и невоспитанный типчик. Совет мой вам: повежливее с гостями, а то последние разбегутся. И так с кровью приходится денежки на налоги доставать. Так, Абдула?
Он быстро соображал, этот махинатор: не тратя времени на ужимки и гримасы, он нацелился в окно, но, увидев ствол прямо перед собственным желудком, передумал.
— Ручонки-то, — приказал Станислав, поводя дулом.
Тот подчинился, закусив губу, лишь хмуро спросил:
— Вы кто такие?
— Допустим, угрозыск, — Крячко махнул книжечкой, — и что это меняет?
И снова случилось нечто непредвиденное — точно, в этом месте что-то не то, бацилла ненормальности проникает с воздухом и разрушает мозг, не иначе. Абдула, громко выдохнув, осев, опустился на пол, закрыл лицо руками.
— Ну, ну, не балуй, — предупредил Крячко.
— Да что вы, до того ли мне, — отозвался тот из-за ладоней, и в голосе такое облегчение прозвучало, какое редко приходится слышать сотруднику органов при исполнении. — Неужели и в этот раз пронесло…
— Вполне возможно, хоть и не совсем. А что, собственно говоря, вы имеете в виду? — поинтересовался вежливо Гуров.
— Можно встать? — таким же манером и тоном спросил Абдула. И, получив разрешение, поднялся, подковылял до стола, присел.
Выяснив имена и отчества новых знакомых и осведомившись «Вы позволите?», жадно выпил одну чашку, вторую и потом вполне светским тоном поинтересовался:
— Как вы прянички находите, удались?
Станислав заверил:
— Вполне. Чистый мед и пролетают на ура.
— Осваиваю, — скромно похвастался он.
— Вы еще и прянички научились печь?
— Да, полная переориентация на реальный сектор.
И снова Крячко собрался высказаться, но на этот раз друг сделал незаметный знак: тихо, не спеши, сейчас надо помолчать, пусть начнет он. Абдула между тем налил себе следующую чашку.
Это был нестарый на вид человек исключительно интеллигентного вида. Его легко можно было бы представить в университетской аудитории, или в судебном заседании, в министерстве, наконец, но Лев Иванович, вдруг вспомнив видео, которое показывала Мария, рассказывая о Лерином предложении, внезапно же понял, что на записи был именно он.
Характерный силуэт у него был, узнаваемый. Уличный художник, вырезающий силуэты из черной бумаги, вздохнул бы с радостью и восхищением. И, к слову, трудно было представить себе человека, которому бы менее всего подходило это прозвище. Абдула, скажут тоже. Очень светлый блондин с целой шапкой волос, вьющихся мелким бесом, с большими светло-голубыми глазами, длинными, как у девочки, ресницами. Нос, правда, не подкачал: крупный, с горбинкой, с нависающим кончиком и раздувающимися ноздрями — не располагайся он между столь по-детски розовых, нежных щек, можно было бы сказать, что нос вполне кавказский.
Абдулаев между тем пытался объяснить свое поведение:
— Я уж невесть что подумал. Стоим с цистерной, темень кругом хоть глаз выколи, и тут снова гвалт этот, вой — сперва зверский, потом Катькин. Я и переполошился, побежал, на вас наскочил. Простите за грубость, просто перепугался за эту психическую. К тому ж я не знал, кто вы.
— Она припадочная у вас? — участливо уточнил Крячко, нарочито не затрудняя себя выбором терминов.
Однако Илью если и покоробило, то виду он не подал:
— Нет, просто не от мира сего, нервная, чувствительная, застрявшая меж двух миров. После той истории волков боится, очень…
— Какой именно истории?
Абдула запнулся:
— Вы что же, не по этому поводу?
— Мы по своему поводу, — пояснил
